Неточные совпадения
Борьба народов есть борьба духовных сил,
высших предназначений, а не борьба за
животное существование и элементарные интересы.
Из одного этого приема, что начальник губернии просил Вихрова съездить к судье, а не послал к тому прямо жандарма с ролью, видно было, что он третировал судью несколько иным образом, и тот действительно был весьма самостоятельный и в
высшей степени обидчивый человек. У диких зверей есть, говорят, инстинктивный страх к тому роду
животного, которое со временем пришибет их. Губернатор, не давая себе отчета, почему-то побаивался судьи.
— Надеюсь, это не дурно: лучше, чем выскочить из колеи, бухнуть в ров, как ты теперь, и не уметь встать на ноги. Пар! пар! да пар-то, вот видишь, делает человеку честь. В этой выдумке присутствует начало, которое нас с тобой делает людьми, а умереть с горя может и
животное. Были примеры, что собаки умирали на могиле господ своих или задыхались от радости после долгой разлуки. Что ж это за заслуга? А ты думал: ты особое существо,
высшего разряда, необыкновенный человек…
Христос признает существование обеих сторон параллелограмма, обеих вечных, неуничтожимых сил, из которых слагается жизнь человека: силу
животной природы и силу сознания сыновности богу. Не говоря о силе
животной, которая, сама себя утверждая, остается всегда равна сама себе и находится вне власти человека, Христос говорит только о силе божеской, призывая человека к наибольшему сознанию ее, к наибольшему освобождению ее от того, что задерживает ее, и к доведению ее до
высшей степени напряжения.
Высшая порода
животных — людская, для того чтобы удержаться в борьбе с другими
животными, должна сомкнуться воедино, как рой пчел, а не бесконечно плодиться; должна так же, как пчелы, воспитывать бесполых, т. е. опять должна стремиться к воздержанию, а никак не к разжиганию похоти, к чему направлен весь строй нашей жизни.
Вся вообще жизнь была в тогдашней Руси более удовлетворением
животной, грубо-чувственной стороне человека, нежели
высшим его интересам.
Человек —
животное общественное, а в Заманиловке он обязывается временно одичать; человек —
животное плотоядное, а в Заманиловке он обязывается сделаться отчасти млекопитающим, отчасти травоядным. Наконец, Заманиловка заставляет его нуждаться в услугах множества лиц, что в
высшей степени неприятно щекочет совесть. И к довершению всего, перед глазами — пустое пространство.
Но вижу в этом только то, что люди, большинство их, к сожалению, несмотря на то, что закон их
высшей человеческой природы открыт им, всё еще продолжая жить по закону
животной природы, этим лишают себя самого действительного средства самозащиты: воздаяния добром за зло, которым они могли бы пользоваться, если бы следовали не
животному закону насилия, а человеческому закону любви.
Уже много лет тому назад люди начали понимать несогласие наказания с
высшими свойствами души человека и стали придумывать разные учения, посредством которых можно бы было оправдать это низшее,
животное влечение.
Для
животного благо телесной жизни и вытекающее из этого продолжение рода есть
высшая цель жизни.
Животным бог дал всё, что им нужно. Но человеку он не дал этого, — человек сам должен добыть всё, что ему необходимо.
Высшая мудрость человека не родилась вместе с ним; он должен трудиться, чтобы достичь ее, и чем более его труды, тем более награда.
Высшие и общие идеи, как добро и красота, прямо отражают умный свет, напротив, идеи, относящиеся к бытию конкретному: человек,
животное, стол, — лишь во все более слабых отсветах.
Излагая учение о «светилах» и «Hayoth'ax», Зогар говорит, что над видимыми hayoth'ами («
животными» в видении пророка Иезекииля) находятся невидимые, а «над ними
высший свод, выше которого никто уже не может видеть, потому что здесь все выше понимания.
Только по большому недоразумению можно относить Толстого к приверженцам этого «прекрасного зверя». Зверь одинок. Он полон силы жизни, но познавательною интуицией своего инстинкта соприкасается с миром только для ближайших, практических своих целей.
Высшее, до чего он способен подняться, это — сознание единства со своими детенышами или, — у роевых и стадных
животных, — до сознания единства со своей общиной. Живой мир в целом для
животного чужд и нем, он для него — только среда, добыча или опасность.
«Весь
животный и растительный мир не развивается от низшего к
высшему, — утверждает Ницше.
Никогда в другое время в моей голове мысли
высшего порядка не переплетались так тесно с самой низкой,
животной прозой, как в эту ночь…
Человек бывает рабом своего рафинированного «я», очень отошедшего от «я»
животного, он бывает рабом своих
высших идей,
высших чувств, своих талантов.
Есть в известном совокуплении вещества подчинение
высшему закону организма, — мы признаем в этом совокуплении вещества жизнь; нет, не начиналось или кончилось это подчинение, — и нет уже того, что отделяет это вещество от всего остального вещества, в котором действуют одни законы механические, химические, физические, — и мы не признаем в нем жизни
животного.
Для
животного, не имеющего разумного сознания, показывающего ему бедственность и конечность его существования, благо личности и вытекающее из него продолжение рода личности есть
высшая цель жизни. Для человека же личность есть только та ступень существования, с которой открывается ему истинное благо его жизни, не совпадающее с благом его личности.
Иной жизни человеческой он не знает и знать не может. Ведь
животное человек признает только тогда живым, когда вещество, составляющее его, подчинено не только своим законам, но и
высшему закону организма.
Только если б были существа
высшие, подчиняющие наше разумное сознание так же, как наше разумное сознание подчиняет себе нашу
животную личность, и как
животная личность (организм) подчиняет себе вещество, — эти
высшие существа могли бы видеть нашу разумную жизнь так, как мы видим свое
животное существование и существование вещества.
Точно так же и подобных нам людей и самих себя мы тогда только признаем живыми, когда наша
животная личность, кроме подчинения своему закону организма, подчинена еще
высшему закону разумного сознания.
Но как
животному для того, чтобы перестать страдать, нужно признавать своим законом не низший закон вещества, а закон своей личности и, исполняя его, пользоваться законами вещества для удовлетворения целей своей личности, так точно и человеку стоит признать свою жизнь не в низшем законе личности, а в
высшем законе, включающем первый закон, — в законе, открытом ему в его разумном сознании, — и уничтожится противоречие, и личность будет свободно подчиняться разумному сознанию и будет служить ему.
Животное страдало бы и видело бы в этом состоянии мучительное противоречие и раздвоение. То же происходит и с человеком, наученным признавать низший закон своей жизни,
животную личность, законом своей жизни.
Высший закон жизни, закон его разумного сознания, требует от него другого; вся же окружающая жизнь и ложные учения удерживают его в обманчивом сознании, и он чувствует противоречие и раздвоение.
Гермафродитизм есть
животное, природное смешение двух полов, не претворенное в
высшее бытие.
Высочайшее его благо,
высшая пища его духа или пара
животного, заключалось в том, чтобы находиться при первом человеке в империи.
Начинаясь в
высших, воздушных слоях, оно не оказывается бессильным и ниже: и
животные и люди — все под этим оживляющим угревом становятся веселее: легче дышат и вообще лучше себя чувствуют.
Поймите, что исполнение в наше время познанного нами
высшего закона любви, исключающего насилие, так же неизбежно для нас, как неизбежен для птиц закон перелета, витья гнезд, закон питания растениями для травоядных, и мясом для хищных
животных, и что поэтому всякое наше отступление от этого закона наверное губительно для нас.
Этот случай, сам по себе, быть может, и не столь значительный, показал мне, однако, что, как человек, существо
высшего порядка, обладающий не только инстинктом, но и разумом, я могу стать выше обстоятельств и найти исход там, где неразумное
животное, вероятно, погибло бы жертвой мучительной неудовлетворенности.
Вместо того, чтобы вся жизнь наша была установлена на насилии, чтобы каждая радость наша добывалась и ограждалась насилием; вместо того, чтобы каждый из нас был наказываемым или наказывающим с детства и до глубокой старости, я представил себе, что всем нам внушается словом и делом, что месть есть самое низкое
животное чувство, что насилие есть не только позорный поступок, но поступок, лишающий человека истинного счастья, что радость жизни есть только та, которую не нужно ограждать насилием, что
высшее уважение заслуживает не тот, кто отнимает или удерживает свое от других и кому служат другие, а тот, кто больше отдает свое и больше служит другим.